Авторы и редакторы ⇐ Литературный клуб (публикации авторов)

[лёлик]

Редакторы - очень хорошие и самоотверженные люди. Они нянчат чужие тексты.
"Как закалялась сталь" своим успехом не им ли обязана.

И ещё помню умилительный рассказ. В советские времена каждый, даже малый, народ должен был иметь своих авторов. И вот один сибирский автор написал объёмную книгу. Может, её и печатать не спешили, потому что бумаги должно было пойти много. Да и ясно всем, что скучная.
И стал с этой книгой работать редактор. Может, он же переводчик. В общем, литературный специалист. Дал ей название более бойкое и ну сокращать. Он сокращает, автор стонет. А редактор говорит примерно так: "Это у вас все черновики в роман вошли. Вам они интересны и даже очень нужны для разгона. А читателю этого не нужно".

И так он раза в три книгу сократил. Автор смотрит с ужасом и отчасти с надеждой: "Может, теперь поскорее напечатают". В издательстве обрадовались и напечатали. А читатели говорят: "Ой какая интересная книга про наши места". В общем, когда эта книга вышла несколько раз всё большим тиражом, автор "всё понял" и подружился с редактором.

Но это елейная присказка. А в жизни авторы считают, что редакторы их враги на пути к читателю. А на самом деле наоборот.

Оин автор, назовём его для примера "Виртуал", горько жаловался, как его не любят редакторы, как у него с ними не ладится, не уважают, ссорятся. И мне так ярко представилось.

Идёт симпозиум редакторов. (Что такое симпозиум не знаю, потом уточню.) Зал; ряды полны народа; сцена, над который огромный лозунг "Мечтаем напечатать Виртуала!" На трибуне очередной редактор роняет слёзы в заботливо подставленное корыто. Зал слушает и ахает с пониманием. Ка-а-ак редактор мечтал. Как бессонными ночами воображал весь текст, до буковки, опубликованным в его газете (журнале, отдельной книгой). Как хотел сделать текст подоходчивее.
А автор - он сумел увернуться. И избежать публикации.

Это мне давно в голову пришло. А теперь думаю: может, автор как раз этого и хотел - увернуться? Может, казалось ему, что все равно не поймут. Так зачем профанировать. А может, жадный, неподельчивый. Неподельчивый на своё знание и вдохновение.

И только что пришло в голову. Иногда кажется, что человек глупый, не соображает, что делает, ведь делает себе во вред. А Эркюль Пуаро или другой какой герой детективных романов говорит: "А что, если человек делает то, что хочет? И к тому, чего хочет, к тому и приводит".

Так что, может, автор хочет именно редактора извести. А кого ещё ему изводить. Друзья разбежались, родня отвернулась. Только редакторы, люди ангельские, их голос челеста (это музыкальный инструмент со звуком нежных колокольчиков), их призвание помощь.

Народ, кто-то может рассказать про авторов и редакторов? Или чей-то рассказ привести.

[Роксана]

... Народ, кто-то может рассказать про авторов и редакторов? Или чей-то рассказ привести.

Чудеснейший рассказ...

Марк Твен

КАК Я РЕДАКТИРОВАЛ СЕЛЬСКОХОЗЯЙСТВЕННУЮ ГАЗЕТУ

Не без опасения взялся я временно редактировать сельскохозяйственную газету.
Совершенно так же, как простой смертный, не моряк, взялся бы командовать кораблем.
Но я был в стеснённых обстоятельствах, и жалованье мне очень пригодилось бы.
Редактор уезжал в отпуск, я согласился на предложенные им условия и занял его место.
Чувство, что я опять работаю, доставляло мне такое наслаждение, что я всю неделю трудился не покладая рук.
Мы сдали номер в печать, и я едва мог дождаться следующего дня, — так мне не терпелось узнать, какое впечатление прoизведут мои труды на читателя.
Когда я уходил из редакции под вечер, мальчишки и взрослые, стоявшие у крыльца, рассыпались кто куда, уступая мне дорогу, и я услышал, как один из них сказал: "Это он!"
Вполне естественно, я был польщён.
Наутро, идя в редакцию, я увидел у крыльца такую же кучку зрителей, а кроме того, люди парами и поодиночке стояли на мостовой и на противоположном тротуаре и с любопытством глядели на меня.
Толпа отхлынула назад и расступилась передо мной, а один из зрителей сказал довольно громко: "Смотрите, какие у него глаза!"
Я сделал вид, что не замечаю всеобщего внимания, но втайне был польщён и даже решил написать об этом своей тётушке.
Я поднялся на невысокое крыльцо и, подходя к двери, услышал весёлые голоса и раскаты хохота.
Отворив дверь, я мельком увидел двух молодых людей, судя по одежде — фермеров, которые при моем появлении побледнели и разинули рты. Оба они с грохотом выскочили в окно, разбив стекла. Меня это удивило.
Приблизительно через полчаса вошел какой-то почтенный старец с длинной развевающейся бородой и благообразным, но довольно суровым лицом. Я пригласил его садиться.
По-видимому, он был чем-то расстроен.
Сняв шляпу и поставив ее на пол, он извлек из кармана красный шёлковый платок и последний номер нашей газеты.
Он разложил газету на коленях и, протирая очки платком, спросил:
— Это вы и есть новый редактор? Я сказал, что да.
— Вы когда-нибудь редактировали сельскохозяйственную газету?
— Нет, — сказал я, — это мой первый опыт.
— Я так и думал. А сельским хозяйством вы когда-нибудь занимались?
— Н-нет, сколько помню, не занимался.
— Я это почему-то предчувствовал, — сказал почтенный старец, надевая очки и довольно строго взглядывая на меня поверх очков.
Он сложил газету поудобнее.
— Я желал бы прочитать вам строки, которые внушили мне такое предчувствие. Вот эту самую передовицу. Послушайте и скажите, вы ли это написали?
"Брюкву не следует рвать руками, от этого она портится. Лучше послать мальчика, чтобы он залез на дерево и осторожно потряс его".
— Ну-с, что вы об этом думаете? Ведь это вы написали, насколько мне известно?
— Что думаю? Я думаю, что это неплохо. Думаю, это не лишено смысла. Нет никакого сомнения, что в одном только нашем округе целые миллионы бушелей брюквы пропадают из-за того, что ее рвут недозрелой, а если бы послали мальчика потрясти дерево...
— Потрясите вашу бабушку! Брюква не растёт на дереве!
— Ах, вот как, не растёт? Ну а кто же говорил, что растёт?
Это надо понимать в переносном смысле, исключительно в переносном.
Всякий, кто хоть сколько-нибудь смыслит в деле, поймёт, что я хотел сказать "потрясти куст".
Тут почтенный старец вскочил с места, разорвал газету на мелкие клочки, растоптал ногами, разбил палкой несколько предметов, крикнул, что я смыслю в сельском хозяйстве не больше коровы, и выбежал из редакции, сильно хлопнув дверью.
Вообще он вёл себя так, что мне показалось, будто он чем-то недоволен.
Но, не зная, в чём дело, я, разумеется, не мог ему помочь.
Вскоре после этого в редакцию ворвался длинный, похожий на мертвеца, субъект с жидкими космами волос, висящими до плеч, с недельной щетиной на всех холмах и долинах его физиономии, и замер на пороге, приложив палец к губам. Наклонившись всем телом вперед, он словно прислушивался к чему-то. Не слышно было ни звука. Но он всё-таки прислушивался. Ни звука. Тогда он повернул ключ в замочной скважине, и осторожно ступая, на цыпочках подошёл ко мне, остановился несколько поодаль и долго с живейшим интересом всматривался мне в лицо, потом извлёк из кармана сложенный вчетверо номер моей газеты и сказал:
— Вот, вы это написали. Прочтите мне вслух, скорее! Облегчите мои страдания. Я изнемогаю.
Я прочёл нижеследующие строки, и, по мере того как слова срывались с моих губ, страдальцу становилось всё легче.
Я видел, как скорбные морщины на его лице постепенно разглаживались, тревожное выражение исчезало, и наконец его черты озарились миром и спокойствием, как озаряется кротким сиянием луны унылый пейзаж.
"Гуано — ценная птица, но её разведение требует больших хлопот.
Её следует ввозить не раньше июня и не позже сентября.
Зимой её нужно держать в тепле, чтобы она могла высиживать птенцов".
"По-видимому, в этом году следует ожидать позднего урожая зерновых.
Поэтому фермерам лучше приступить к высаживанию кукурузных початков и посеву гречневых блинов в июле, а не в августе".
"О тыкве. Эта ягода является любимым лакомством жителей Новой Англии.
Они предпочитают её крыжовнику для начинки пирогов и используют вместо малины для откорма скота, так как она более питательна, не уступая в то же время малине по вкусу.
Тыква — единственная съедобная разновидность семейства апельсиновых, произрастающая на севере, если не считать гороха и двух-трёх сортов дыни.
Однако обычай сажать тыкву перед домом в качестве декоративного растения выходит из моды, так как теперь всеми признано, что она даёт мало тени".
"В настоящее время, когда близится жаркая пора и гусаки начинают метать икру..."
Взволнованный слушатель подскочил ко мне, пожал мне руку и сказал:
— Будет, будет, этого довольно. Теперь я знаю, что я в своём уме: вы прочли так же, как прочёл и я сам, слово в слово.
А сегодня утром, сударь, впервые увидев вашу газету, я сказал себе: "Я никогда не верил этому прежде, хотя друзья и не выпускали меня из-под надзора, но теперь знаю: я не в своём уме".
После этого я испустил дикий вопль, так что слышно было за две мили, и побежал убить кого-нибудь: всё равно, раз я сумасшедший, до этого дошло бы рано или поздно, так уж лучше не откладывать.
Я перечёл один абзац из вашей статьи, чтобы убедиться наверняка, что я не в своём уме, потом поджёг свой дом и убежал. По дороге я изувечил нескольких человек, а одного загнал на дерево, чтобы он был под рукой, когда понадобится.
Но, проходя мимо вашей редакции, я решил всё-таки зайти и проверить себя ещё раз; теперь я проверил, и это просто счастье для того бедняги, который сидит на дереве.
Я бы его непременно убил, возвращаясь домой.
Прощайте, сударь, всего хорошего, вы сняли тяжкое бремя с моей души.
Если мой рассудок выдержал ваши сельскохозяйственные статьи, то ему уже ничто повредить не может.
Прощайте, всего наилучшего.
Меня несколько встревожили увечья и поджоги, которыми развлекался этот тип, тем более что я чувствовал себя до известной степени причастным к делу.
Но я недолго об этом раздумывал, — в комнату вошел редактор!
(Я подумал про себя: "Вот если б ты уехал в Египет, как я тебе советовал, у меня ещё была бы возможность показать, на что я способен. Но ты не пожелал и вернулся. Ничего другого от тебя я и не ожидал".)
Вид у редактора был грустный, унылый и расстроенный.
Он долго обозревал разгром, произведённый старым скандалистом и молодыми фермерами, потом сказал:
— Печально, очень печально. Разбиты бутылка с клеем, шесть оконных стёкол, плевательница и два подсвечника. Но это ещё не самое худшее.
Погибла репутация газеты, и боюсь, что навсегда.
Правда, на нашу газету никогда ещё не было такого спроса, она никогда не расходилась в таком количестве экземпляров и никогда не пользовалась таким успехом, но кому же охота прослыть свихнувшимся и наживаться на собственном слабоумии?
Друг мой, даю вам слово честного человека, что улица полна народа, люди сидят даже на заборах, дожидаясь случая хотя бы одним глазком взглянуть на вас; а всё потому, что считают вас сумасшедшим.
И они имеют на это право — после того как прочитали ваши статьи.
Эти статьи — позор для журналистики.
И с чего вам взбрело в голову, будто вы можете редактировать сельскохозяйственную газету?
Вы, как видно, не знаете даже азбуки сельского хозяйства.
Вы не отличаете бороны от борозды; коровы у вас теряют оперение.
Вы рекомендуете приручать хорьков, так как эти животные отличаются весёлым нравом и превосходно ловят крыс!
Вы пишете, что устрицы ведут себя спокойно, пока играет музыка.
Но это замечание излишне, совершенно излишне. Устрицы всегда спокойны. Их ничто не может вывести из равновесия. Устрицы ровно ничего не смыслят в музыке.
О, гром и молния!
Если бы вы поставили целью всей вашей жизни совершенствоваться в невежестве, вы бы не могли отличиться больше, чем сегодня.
Я никогда ничего подобного не видывал.
Одно ваше сообщение, что конский каштан быстро завоёвывает рынок как предмет сбыта, способно навеки погубить газету. Я требую, чтобы вы немедленно ушли из редакции.
Мне больше не нужен отпуск.
Я всё равно ни под каким видом не мог бы им пользоваться, пока вы сидите на моём месте.
Я всё время дрожал бы от страха при мысли о том, что именно вы посоветуете читателю в следующем номере газеты.
У меня темнеет в глазах, как только вспомню, что вы писали об устричных садках под заголовком "Декоративное садоводство".
Я требую, чтобы вы ушли немедленно! Мой отпуск кончен.
Почему вы не сказали мне сразу, что ровно ничего не смыслите в сельском хозяйстве?
— Почему не сказал вам, гороховый стручок, капустная кочерыжка, тыквин сын?
Первый раз слышу такую глупость.
Вот что я вам скажу:
— Я четырнадцать лет работаю редактором и первый раз слышу, что человек должен что-то знать для того, чтобы редактировать газету.
Брюква вы этакая! Кто пишет театральные рецензии в захудалых газетках?
Бывшие сапожники и недоучившиеся аптекари, которые смыслят в актёрской игре ровно столько же, сколько я в сельском хозяйстве.
Кто пишет отзывы о книгах?
Люди, которые сами не написали ни одной книги.
Кто стряпает тяжеловесные передовицы по финансовым вопросам?
Люди, у которых никогда не было гроша в кармане.
Кто пишет о битвах с индейцами?
Господа, не способные отличить вигвам от вампума, которым никогда в жизни не приходилось бежать опрометью, спасаясь от томагавка, или выдёргивать стрелы из своих родичей, чтобы развести на привале костёр.
Кто пишет проникновенные воззвания насчёт трезвости и громче всех вопит о вреде пьянства?
Люди, которые протрезвятся только в гробу.
Кто редактирует сельскохозяйственную газету?
Разве такие корнеплоды, как вы?
Нет, чаще всего неудачники, которым не повезло по части поэзии, бульварных романов в жёлтых обложках, сенсационных мелодрам, хроники и которые остановились на сельском хозяйстве, усмотрев в нём временное пристанище на пути к дому призрения.
Вы мне что-то толкуете о газетном деле?
Мне оно известно от Альфы до Омахи, и я вам говорю, что чем меньше человек знает, тем больше он шумит и тем больше получает жалованья.
Видит бог, будь я круглым невеждой и наглецом, а не скромным образованным человеком, я бы завоевал себе известность в этом холодном, бесчувственном мире.
Я ухожу, сэр. Вы так со мной обращаетесь, что я даже рад уйти.
Но я выполнил свой долг. Насколько мог, я исполнял все, что полагалось по нашему договору.
Я сказал, что сделаю вашу газету интересной для всех слоёв общества, — и сделал.
Я сказал, что увеличу тираж до двадцати тысяч экземпляров, — и увеличил бы, будь в моём распоряжении ещё две недели.
И я дал бы вам самый избранный круг читателей, какой возможен для сельскохозяйственной газеты, — ни одного фермера, ни одного человека, который мог бы отличить дынный куст от персиковой лозы даже ради спасения собственной жизни.
Вы теряете от нашего разрыва, а не я.
Прощайте, арбузное дерево! И я ушёл.

[лёлик]

Рассказ известный. Только там подмена или смешение: героя называют редактором, а показывают именно как автора. Не как человека, который готовил чужие материалы, а который написал своё, от души. И занимая место редактора, сам же в газету и поставил. То есть, нам показывают, что получится, если автора оставить без редактора.

Сначала в рассказе Марк Твена фантазии про сельское хозяйство. Затем другой кусок, реалистичный. О том, что редакторы - незнайки и авторы тоже незнайки. И что именно так строятся газеты. Вот вывод, к которому он приходит:

Вы мне что-то толкуете о газетном деле?
Мне оно известно от Альфы до Омахи, и я вам говорю, что чем меньше человек знает, тем больше он шумит и тем больше получает жалованья.
Видит бог, будь я круглым невеждой и наглецом, а не скромным образованным человеком, я бы завоевал себе известность в этом холодном, бесчувственном мире.

Это лет сто пятьдесят назад было в США. Такие газеты. На примере сельского хозяйства, там, где легко дельное можно отличить от не дельного, Марк Твен говорит о качестве других материалов, где такое различение провести нелегко.

Кто пишет театральные рецензии в захудалых газетках?
Бывшие сапожники и недоучившиеся аптекари, которые смыслят в актёрской игре ровно столько же, сколько я в сельском хозяйстве.
Кто пишет отзывы о книгах?
Люди, которые сами не написали ни одной книги.
Кто стряпает тяжеловесные передовицы по финансовым вопросам?
Люди, у которых никогда не было гроша в кармане.

И тут Марк Твен как раз ловко, по-газетному, по сенсационному неправ. Из того, что человек делал обувь (сапожник) не следует, что он не понимает в актёрской игре.
Не обязательно самому написать книгу, чтобы писать отзыв о книге. Не обязательно знать профессию изнутри, чтобы написать о качестве изделия.

И так далее. Марк Твен в этом рассказе сначала смешит, набивая неправдоподобностями, потом криком берёт, сообщая полуправду.

И завершает выводом:

Видит бог, будь я круглым невеждой и наглецом, а не скромным образованным человеком, я бы завоевал себе известность в этом холодном, бесчувственном мире.

Марк Твен известность завоевал.

Всё-таки рассказ посвящён тому, что такое газеты. А не авторам, редакторам и их отношениям. Кто-то не согласен?

[Роксана]

... Всё-таки рассказ посвящён тому, что такое газеты. А не авторам, редакторам и их отношениям. Кто-то не согласен?

Полностью согласна. Пока нашлось только это... Околотемное. Если найдётся или вспомнится что-то более по теме, то не премину...

[Gapon]

ё-ё-ё... Удивительная метаморфоза однако: из-под пера сочинителя начал каких-то там сказок вытек вполне проф.литературоведческий разбор. Из дурман-тумана интернет-болтовней соткался образ "рецензента" (стилизация под Булгакова, ага). Ужель медведи таки протёрли тую ось?

Нате вам, сударь, в благодарность конфетку по интер.вас теме:

Среди многочисл.воспоминаний о Михаиле Светлове есть и такое его высказывание (слова - мои за давностью, смысл гарантированно светловский - Гап.): - Читатель жаждет испить из родника чистой поэзии, но он не может это сделать, пока в том не вымоет ноги редактор.

[Завада]

http://tinyurl.com/hukxwzx

[Бакенщик]

Только там подмена или смешение: героя называют редактором, а показывают именно как автора. Не как человека, который готовил чужие материалы, а который написал своё, от души. И занимая место редактора, сам же в газету и поставил.

Редактор периодики должен и обязан много писать в свою газету или журнал.
Редактор издательства этого не делает. Он пишет только внутреннюю рецензию или заключение по рукописи автора.
Две немножко разные специальности.

[Сергей Титов]

Две немножко разные специальности.

Для меня они, эти немножко разные специальности — тёмный лес. А благодарность — за объяснение.

[лёлик]

Только там подмена или смешение: героя называют редактором, а показывают именно как автора. Не как человека, который готовил чужие материалы, а который написал своё, от души. И занимая место редактора, сам же в газету и поставил.

Редактор периодики должен и обязан много писать в свою газету или журнал.
Редактор издательства этого не делает. Он пишет только внутреннюю рецензию или заключение по рукописи автора.
Две немножко разные специальности.

Как летит время в интернете. Кажется, Бакенщик давно-давно это написал. А смотрю на дату - только сегодня.

Неприлично отвечать сразу, тем более возражать. Почему бы словам Бакенщика не постоять несколько дней, излучая свои смыслы и свою правоту во все стороны.
И зачем вспоминать то обстоятельство, что мне доводилось читать газеты и журналы. То есть, периодику. В одном журнале да, редактор помещает "редакционную статью", "редакционку", как он её называет, в начале каждого номера. Блеск-честь-хвала. Любимец публики.
В другой газете материал за подписью редактора появляется то ли раз в году, то ли реже. У читателей другие любимцы.

Мне кажется, что редактор периодики - это повар, который готовит кушанье - номер газеты (журнала) из того материала, который приносят авторы.

Огромная разница с редактором издательства в том, что редактор издательства озабочен только тем как подать одного отдельного автора, его отдельную работу. И не думает, составляет ли этот автор композицию с другими авторами того же издательства. А для редактора периодики главное - композиция. Что подать на первое, второе, третье.

Скорее он даже не повар, а композитор, который должен составить аккорд. Симфонию из разных материалов.

Возражения приветствуются.

[Бакенщик]

Журналистика в Теннесси. Марк Твен

Опубликовал Hunter | 18.04.2011


Редактор мемфисской «Лавины» деликатно намекнул корреспонденту, который посмел назвать его радикалом: «Выводя первое слово, ставя запятую и закругляя период, он уже отлично знал, что стряпает фразу, насквозь пропитанную подлостью и пахнущую ложью».

«Биржа»

Доктор сказал мне, что южный климат благотворно подействует на мое здоровье, поэтому я поехал в Теннесси и поступил помощником редактора в газету «Утренняя Заря и Боевой Клич округа Джонсон». Когда я пришел в редакцию, ответственный редактор сидел, раскачиваясь на трехногом стуле и задрав ноги на сосновый стол. В комнате стоял ещё один сосновый стол и еще один колченогий стул, заваленные ворохом газет, бумаг и рукописей. Был, кроме того, деревянный ящик с песком, усеянный сигарными и папиросными окурками, и чугунная печка с дверцей, едва державшейся на одной верхней петле. Редактор был одет в длиннополый сюртук чёрного сукна и белые полотняные штаны. Сапоги на нем были модные, начищенные до блеска. Он носил манишку, большой перстень с печаткой, высокий старомодный воротничок и клетчатый шёлковый шейный платок с концами навыпуск. Его костюм относился приблизительно к 1848 году. Он курил сигару и в поисках нужного слова часто запускал руку в волосы, так что порядком взлохматил свою шевелюру. Он грозно хмурился, и я решил, что он, должно быть, стряпает особенно забористую передовицу. Он велел мне взять обменные экземпляры газет, просмотреть их и, выбрав оттуда все достойное внимания, написать обзор «Дух теннессийской печати».

Вот что получилось у меня:


«ДУХ ТЕННЕССИЙСКОЙ ПЕЧАТИ

Редакцию „Еженедельного Землетрясения“, по-видимому, ввели в заблуждение относительно Баллигэкской железнодорожной компании. Компания отнюдь не ставит себе целью обойти Баззардвилл стороной. Наоборот, она считает его одним из самых важных пунктов на линии и, следовательно, не намерена оставлять этот город в стороне. Мы не сомневаемся, что джентльмены из „Землетрясения“ охотно исправят свою ошибку.

Джон У. Блоссом, эсквайр, талантливый редактор хиггинсвиллской газеты „Гром и Молния, или Боевой Клич Свободы“, прибыл вчера в наш город. Он остановился у Ван-Бюрена.

Мы имели случай заметить, что наш коллега из „Утреннего Воя“ ошибся, предполагая, что Ван-Вертер не был избран, но он, без сомнения, обнаружит свой промах гораздо раньше, чем наше напоминание попадёт ему на глаза. Вероятно, его ввели в заблуждение неполные отчёты о выборах.

Мы с удовольствием отмечаем, что город Блэзерсвилл, по-видимому, намерен заключить контракт с джентльменами из Нью-Йорка и вымостить почти непроходимые улицы своего города никольсоновской мостовой. „Ежедневное Ура“ очень энергично поддерживает это начинание и, по-видимому, верит, что оно увенчается успехом».

Я передал мою рукопись редактору для одобрения, переделки или уничтожения. Он взглянул на нее и нахмурился. Бегло просмотрев её, он стал мрачен, как туча. Нетрудно было заметить, что здесь что-то неладно. Он вскочил с места и сказал:

— Гром и молния! Неужели вы думаете, что я так разговариваю с этими скотами? Неужели вы думаете, что моих подписчиков не стошнит от такой размазни? Дайте мне перо!

Я еще не видывал, чтобы перо с такой яростью царапало и рвало бумагу и чтобы оно так безжалостно бороздило чужие глаголы и прилагательные. Он не добрался ещё и до середины рукописи, как кто-то выстрелил в него через открытое окно и слегка испортил фасон моего уха.

— Ага, — сказал он, — это мерзавец Смит из «Морального Вулкана», я его ждал вчера.

И, выхватив из-за пояса револьвер флотского образца, он выстрелил. Смит упал, сражённый пулей в бедро. Это помешало ему прицелиться как следует. Стреляя во второй раз, он искалечил постороннего. Посторонним был я. Впрочем, он отстрелил мне всего только один палец.

Затем главный редактор опять принялся править и вычеркивать. Не успел он с этим покончить, как в трубу свалилась ручная граната и печку разнесло вдребезги. Однако больших убытков от этого не произошло, если не считать, что шальным осколком мне вышибло два зуба.

— А печка-то совсем развалилась, — сказал главный редактор.

Я сказал, что, кажется, да.

— Ну, не важно. На что она в такую погоду? Я знаю, кто это сделал. Он от меня не уйдет. Послушайте, вот как надо писать такие вещи.

Я взял рукопись. Она была до того исполосована вычеркиваниями и помарками, что родная мать ее не узнала бы.

Вот что получилось у него:


«ДУХ ТЕННЕССИЙСКОЙ ПЕЧАТИ

Закоренелые лгуны из „Еженедельного Землетрясения“ опять, по-видимому, стараются втереть очки нашему рыцарски-благородному народу, распуская подлую и грубую ложь относительно величайшего предприятия девятнадцатого века — Баллигэкской железной дороги. Мысль, будто бы Баззардвилл намереваются обойти стороной, зародилась в их собственных заплесневелых мозгах, вернее — в той каше, которая заменяет им мозг. Пусть лучше возьмут свои слова обратно и подавятся ими, если хотят спасти свою подлую шкуру от плетки, которую они вполне заслужили.

Этот осел Блоссом из хиггинсвиллской газеты „Гром и Молния, или Боевой Клич Свободы“ опять появился здесь и околачивается в нахлебниках у Ван-Бюрена.

Мы имели случай заметить, что безмозглый проходимец из „Утреннего Воя“, по своей неудержимой склонности к вранью, сбрехнул, будто бы Ван-Вертер не прошел на выборах. Высокая миссия журналиста заключается в том, чтобы сеять правду, искоренять заблуждения, воспитывать, очищать и повышать тон общественной морали и нравов, стараться, чтобы люди становились более кроткими, более добродетельными, более милосердными, чтобы они становились во всех отношениях лучше, добродетельнее и счастливее; а этот гнусный негодяй компрометирует своё высокое звание тем, что сеет повсюду ложь, клевету, непристойную брань и всяческую пошлость.

Блэзерсвиллцам понадобилась вдруг никольсоновская мостовая — им куда нужнее тюрьма и приют для убогих. Кому нужна мостовая в ничтожном городишке, состоящем из двух баров, одной кузницы и этого горчичника вместо газеты, „Ежедневного Ура“? Эта ползучая гадина Бакнер, который редактирует „Ура“, блеет о мостовой со своим обычным идиотизмом, а воображает, будто говорит дело».

— Вот как надо писать: с перцем и без лишних слов! А от таких слюнявых статеек, как ваша, всякого тоска возьмёт.

Тут в окно с грохотом влетел кирпич, посыпались осколки, и меня порядком хватило по спине. Я посторонился; я начинал чувствовать, что я здесь лишний.

Редактор сказал:

— Это, должно быть, полковник. Я его уже третий день жду. Сию минуту он и сам явится.

Он не ошибся. Минутой позже в дверях появился полковник с револьвером армейского образца в руке.

Он сказал:

— Сэр, я, кажется, имею честь говорить с презренным трусом, который редактирует эту дрянную газетку?

— Вот именно. Садитесь, пожалуйста. Осторожнее, у этого стула не хватает ножки. Кажется, я имею честь говорить с подлым лжецом, полковником Блезерскайтом Текумсе?

— Совершенно верно, сэр. Я пришел свести с вами небольшой счетец. Если вы свободны, мы сейчас же и начнем.

— Мне ещё нужно кончить статью «О поощрении морального и интеллектуального прогресса в Америке», но это не к спеху. Начинайте!

Оба пистолета грянули одновременно. Редактор потерял клок волос, а пуля полковника засела в мясистой части моего бедра. Полковнику оцарапало левое плечо. Они опять выстрелили. На этот раз ни тот, ни другой из противников не пострадал, а на мою долю кое-что досталось — пуля в плечо. При третьем выстреле оба джентльмена были легко ранены, а мне раздробило запястье. Тут я сказал, что, пожалуй, пойду прогуляться, так как это их личное дело, и я считаю неделикатным в него вмешиваться. Однако оба джентльмена убедительно просили меня остаться и уверяли, что я нисколько им не мешаю.

Потом, перезаряжая пистолеты, они поговорили о выборах и о видах на урожай, а я начал было перевязывать свои раны. Но они, недолго мешкая, опять открыли оживлённую перестрелку, и ни один выстрел не пропал даром. Пять из шести достались на мою долю. Шестой смертельно ранил полковника, который не без юмора заметил, что теперь он должен проститься с нами, так как у него есть дело в городе. Спросив адрес гробовщика, он ушел.

Редактор обернулся ко мне и сказал:

— Я жду гостей к обеду, и мне нужно закончить приготовления. Сделайте одолжение, прочтите корректуру и примите посетителей.

Я немножко поморщился, услышав о приеме посетителей, но не нашелся, что ответить, — я был совершенно оглушён перестрелкой и никак не мог прийти в себя.

Он продолжал:

— Джонс будет здесь в три — отстегайте его плетью, Гиллспай, вероятно, зайдёт раньше — вышвырните его из окна, Фергюссон заглянет к четырем — застрелите его. На сегодня это, кажется, все. Если выберется свободное время, напишите о полиции статейку позабористее — всыпьте главному инспектору, пускай почешется. Плётки лежат под столом, оружие в ящике, пули и порох вон там в углу, бинты и корпия в верхних ящиках шкафа. Если с вами что-нибудь случится, зайдите к Ланцету — это хирург, он живет этажом ниже. Мы печатаем его объявления бесплатно.

Он ушел. Я содрогнулся. После этого прошло всего каких-нибудь три часа, но мне пришлось столько пережить, что всякое спокойствие, всякая весёлость оставили меня навсегда. Гиллспай зашёл и выбросил меня из окна. Джонс тоже явился без опоздания, и только я было приготовился отстегать его, как он перехватил у меня плётку. В схватке с незнакомцем, который не значился в расписании, я потерял свой скальп. Другой незнакомец, по фамилии Томпсон, оставил от меня одно воспоминание. Наконец, загнанный в угол и осажденный разъярённой толпой редакторов, политиканов, жучков и головорезов, которые орали, бранились и размахивали оружием над моей головой так, что воздух искрился и мерцал от сверкающей стали, я уже готовился расстаться со своим местом в редакции, как явился мой шеф, окружённый толпой восторженных поклонников и друзей. Началась такая свалка и резня, каких не в состоянии описать человеческое перо, хотя бы оно было и стальное. Люди стреляли, кололи, рубили, взрывали, выбрасывали друг друга из окна. Пронёсся буйный вихрь кощунственной брани, блеснули беспорядочные вспышки воинственного танца — и все кончилось. Через пять минут наступила тишина, и мы остались вдвоём с истекающим кровью редактором, обозревая поле битвы, усеянное кровавыми останками. Он сказал:

— Вам здесь понравится, когда вы немножко привыкнете.

Я сказал:

— Я должен буду перед вами извиниться; может быть, через некоторое время я и научился бы писать так, как вам нравится; я уверен, что при некоторой практике я привык бы к газетному языку. Но, говоря по чистой совести, такая энергичная манера выражаться имеет свои неудобства — человеку постоянно мешают работать. Вы это и сами понимаете. Энергический стиль, несомненно, имеет целью возвысить душу читателя, но я не люблю обращать на себя внимание, а здесь это неизбежно. Я не могу писать спокойно, когда меня то и дело прерывают, как это было сегодня. Мне очень нравится эта должность, не нравится только одно — оставаться одному и принимать посетителей. Эти впечатления для меня новы, согласен, и даже увлекательны в некотором роде, но они имеют несколько односторонний характер. Джентльмен стреляет через окно в вас, а попадает в меня; бомбу бросают в трубу ради того, чтобы доставить удовольствие вам, а печной дверцей вышибает зубы мне; приятель заходит для того, чтобы обменяться комплиментами с вами, а портит кожу мне, так изрешетив ее пулями, что теперь ни один принцип журналистики в ней не удержится; вы уходите обедать, а Джонс является ко мне с плеткой, Гиллспай выбрасывает меня из окна, Томпсон раздевает меня догола, совершенно посторонний человек с непринужденностью старого знакомого сдирает с меня скальп, и через какие-нибудь пять минут проходимцы со всей округи являются сюда в военной раскраске и загоняют мне душу в пятки своими томагавками. Верьте слову, я никогда в жизни не проводил время так оживлённо, как сегодня. Вы мне очень нравитесь, мне нравится ваша спокойная, невозмутимая манера объясняться с посетителями, но я, видите ли, к этому не привык. Южане слишком экспансивны, слишком щедро расточают гостеприимство посторонним людям. Те страницы, которые я написал сегодня и которые вы оживили рукой мастера, влив в мои холодные фразы пылкий дух теннессийской журналистики, разбудят ещё одно осиное гнездо. Вся эта свора редакторов явится сюда, — они явятся голодные и захотят кем-нибудь позавтракать. Я должен с вами проститься. Я уклоняюсь от чести присутствовать на этом пиршестве. Я приехал на Юг для поправки здоровья и уеду за тем же, ни минуты не задерживаясь. Журналистика в Теннесси слишком живое дело — оно не по мне.

Мы расстались, выразив друг другу взаимные сожаления, и я тут же перебрался в больницу.

[Завада]

лёлик:
Редактор издательства озабочен только тем, как подать одного отдельного автора, его отдельную работу. И не думает, составляет ли этот автор композицию с другими авторами того же издательства.
=========================
А при редактировании альманаха?

[Синица]

Полагаю, что их (запятые) давно ставят не авторы. Длинные руки редакции.

Что-то мне захотелось заступиться за редакторов. А вот и тема подходящая: про отношения между авторами и редакторами.

[Мой отец] работал одним из редакторов в газете, где работала и моя мать. Редактором он проработал всю жизнь (может быть, кроме военных лет, когда приходилось работать, где попало). Умер, когда был старшим редактором в издательстве Академии наук; было ему столько лет, сколько мне теперь. Умер легко: потянулся за книгою и упал мертвый. Редактор он был такой, что сотрудники института византиноведения, чьи работы он редактировал, посвятили его памяти очередной том своих трудов — несмотря на то, что византинистом он никогда не был. Я всегда считал, что унаследовал от него редакторские способности: я видел редактированные им рукописи, это было чудо; мне самому приходилось из чужих плохих рукописей сделать хорошие — если мне это хоть вполовинку так удалось, я счастлив. Я видел правленные им рукописи моей матери. Это была ювелирная работа: почти ничего не вписывалось и не зачеркивалось, а только заменялось и перестраивалось, и тяжелая связь мыслей вдруг становилась легкой и ясной. Однажды в разговоре с одним философом я сказал: "Я хотел бы, чтобы на моей могиле написали: он был хорошим редактором". Собеседник очень не любил меня, но тут он посмотрел на меня ошалело и почти с сочувствием - как на сумасшедшего.

[Сергей Титов]

Обязанности корректора

Обязанности редактора

Разница есть, не правда ли?

Известное

Есенина я бы лысцой обскакал
Да неча об ентом и думкать
Вить нет у меня Айседоры Дункан
Есть только знакомая Дунька

Она продавчиха в суседнем сельпе
Квохтуха, как ейная матерь.
Да разве ж покажешься с ей в ЕвропE,
Чтоб есть монпасье на Монматре?

Я пешью бродю с ей, надемши спинжак,
Игде буркотять бороданы
Покеда ухряснет размокший большак
Да тИшее взбулькнут стаканы.
И
Кувыркаю слог, аж ноEет плечо,
И рифмой строфьё поясаю.
А дед мой, читательник, клёкчет: "Исчо!"
Бруней, старизну описAя.

Исчо так исчо, не обмык я мельчать,
Мне Известность нУжна и пOчет.
Что я накостряю, редактор в печать
Нехай побыстрей ухандочет.

А. А. Иванов