Мобильная версия
Когда я был маленький, девочка из нашего класса тянула меня то в зоопарк, то в Уголок Дурова. Девочка любила животных и хотела бы их лечить. У неё была старинная книжка, называвшаяся так: «Звери, птицы и гады России». Мы разглядывали картинки и мечтали, как девочка вырастет и пойдёт по айболитовой стезе, а я останусь при ней подопытным кроликом.
Потом девочка записала себя и меня в зоологический кружок в только что открытом Дворце пионеров на Ленинских горах. И мы ходили туда рассматривать всякую заспиртованную дрянь в стеклянных банках. Я отворачивался, а девочка с интересом изучала экспонаты и нагибала мою шею, чтобы я не морщился, а тоже с интересом их изучал. Так прошло два или три занятия. А потом сказали, что везут новые наглядные пособия — из какого-то северного моря — и в следующий раз мы их будем сортировать по видам и изучать. Юные натуралисты обрадовались, я тоже, дурачок, обрадовался.
Не знаю, как были подняты со дна эти «экспонаты». Видимо, в море забросили большой черпак, выволокли его на сушу — как есть без разбору, что ни попадя — потом дали всему этому добру основательно протухнуть, залили антисептическим раствором и доставили во Дворец пионеров на Ленинских горах в больших металлических баках. Сняли крышку. Там были не только мёртвые рыбы и черепахи, но и какие-то трубки (не разобрал, жабы или жабры?) в икре, в серых соплях и водорослях. Кх-х-р, тьфу!.. Дети, вооружившись деревянными щипцами, по очереди лазали в бак, и каждый что-нибудь доставал. Каждой дохлятине давали название и раскладывали по вёдрам и банкам.
Подошла моя очередь. Заглядывать в бак было противно, я что-то нащупал и потянул. Вытянулся мокрый липкий змей, а может глист. Но он прогнил и оторвался, голова осталась там, внутри. Что делать? Стараясь не вдыхать, я намотал на палец остаток змея... Выяснилось, что какой-то весёлый ихтиандр привязал к моему змею ещё одного — привязал узлом, который у моряков, мне кажется, называется не иначе как «выбленочный». Я тянул долго, казалось, змей никогда не кончится, а тем временем из бака вывалилась и шлёпнулась на пол морская звезда. У неё на брюхе я разглядел рот. Честное пионерское, рот гадины улыбался! От звезды — пятиконечной, бородавчатой, красной — потянуло покойницкой сладковатой вонью...
Тут я невольно и блеванул. Прямо туда, внутрь, в чан с наглядными пособиями, в дорогостоящий «биологический материал». О позор! Занятия зоологического кружка были сорваны... Кое-как меня обтёрли тряпками и под возгласы «Нет, ну какое хулиганство!» вытолкали из Дворца пионеров на свежий воздух Ленинских гор, которые я тут же изблевал от вершин до подножия живописных склонов. (Это, понятно, гипербола, но чего не ляпнешь ради красного словца?) Я умышленно говорю «изблевал». От вида и запаха обитателей морских глубин меня буквально вывернуло наизнанку, так что приставка «из» самая подходящая для данного случая. Пока я добирался домой, то крепился изо всех сил, но всё-таки изблевал эскалатор в метро и сумку ни в чём не повинной пожилой спортсменки-лыжницы.
И тогда и сейчас мне кажется странным сочетание слов «дворец» и «пионеры». Нелепость какая-то. Разве первопроходцам и новаторам подобает собираться в царском тереме? Что они там забыли? Если представить себе выражение «Казарма сибаритов», то тут хоть чувствуется пенитенциарно-оздоровительное начало. Впрочем, может быть, во мне говорит досада, а пионеры и дворцы тут ни при чём.
Некоторое время я не мог ни есть, ни пить. Прав А. С. Пушкин: дух просвещенья готовит нам немало открытий чудных: когда я в очередной раз пришел к однокласснице и увидел книжку «Звери, птицы и гады России», то чуть не изблевал весь девочкин книжный шкаф и кое-каких девочкиных кукол с игрушками. Больше того, в девочкиной квартире попахивало какой-то падалью, чего раньше не было или, по крайней мере, я не замечал. Семья, однако, сидела и уплетала суп. Ошеломлённая школьница не понимала, что со мной происходит, она по-прежнему твердила, что станет ветеринаром и будет меня лечить. Я сторонился, девочка сделалась мне неприятна, я побрезговал бы дотронуться до неё даже лопатой. Продолжать дружить с ней, когда мы вырастем, было бы невозможно. Закон Дарвина чётко сработал в отношении меня как зряшной особи, неприспособленной для любви к животным вообще и к ветеринарам в частности. Девочка совсем забыла о дарвинизме, хотя уже научилась препарировать жаб.
Что же в итоге? Со школьных лет я недолюбливаю морскую живность и особенно гадов России. Не люблю вспоминать пионерские дворцы, костры и клятвы. Терпеть не могу не только Ленинские горы, но и исторический заповедник «Горки Ленинские», в котором я никогда не бывал, по той причине, что название словно бы источает сомнительный запашок несвежего биологического материала. Красная хихикающая звезда, ставшая виновницей моего несчастья, можно сказать, образовала вокруг меня загадочный пятиугольник, состоящий из Спасской башни, Дворца съездов, Ленинской библиотеки, Звёздного бульвара и, конечно же, Мавзолея им. В. И. Ленина — идеологически безжизненного объекта, внутри которого много лет отмокает страшный экспонат. Получив хорошую встряску в зоологическом кружке, я ребёнком, помню, ходил и всё принюхивался к московским достопримечательностям. Вокруг меня сложился какой-то особый, неблаговонный мирок: Порт пяти морей (с их, бр-р-р, обитателями), а в середине Красная площадь, бывая на которой я до сих пор испытываю ползучее ощущение под ложечкой и отворачиваюсь, чтобы не изблевать священные мостовые. Будь я редактор, то посоветовал бы автору удалить последний абзац, да уж больно не хочется резать самого себя, по живому.
Свою целеустремлённую одноклассницу я иногда поминаю не сказать чтобы добрым словом. Это из-за неё я брезгую заниматься дайвингом и даже ходить в лес по грибы. Каждому свое... Иногда я кажусь себе ясновидящим: точно знаю, что девочкины внуки пошли в школу, а дома по-прежнему уютно пахнет водяной нежитью; девочка давно на пенсии, она носит старушечий платок и очки плюс три, она режет капусту скальпелем и кушает лапшу с пинцета, она любит рассказывать внукам увлекательные ветеринарные истории, а когда есть свободная минутка — исцеляет больных беспозвоночных. Вижу, как постаревшая девочка ставит им горчичники, вправляет иглокожим вывихи, заставляет медуз вести активный образ жизни. Почти уверен: у неё до сих пор хранятся «Звери, птицы и гады России» как давнишнее, ненастоящее, нарисованное представление о хрупком мире чистой детской любви.
Потом девочка записала себя и меня в зоологический кружок в только что открытом Дворце пионеров на Ленинских горах. И мы ходили туда рассматривать всякую заспиртованную дрянь в стеклянных банках. Я отворачивался, а девочка с интересом изучала экспонаты и нагибала мою шею, чтобы я не морщился, а тоже с интересом их изучал. Так прошло два или три занятия. А потом сказали, что везут новые наглядные пособия — из какого-то северного моря — и в следующий раз мы их будем сортировать по видам и изучать. Юные натуралисты обрадовались, я тоже, дурачок, обрадовался.
Не знаю, как были подняты со дна эти «экспонаты». Видимо, в море забросили большой черпак, выволокли его на сушу — как есть без разбору, что ни попадя — потом дали всему этому добру основательно протухнуть, залили антисептическим раствором и доставили во Дворец пионеров на Ленинских горах в больших металлических баках. Сняли крышку. Там были не только мёртвые рыбы и черепахи, но и какие-то трубки (не разобрал, жабы или жабры?) в икре, в серых соплях и водорослях. Кх-х-р, тьфу!.. Дети, вооружившись деревянными щипцами, по очереди лазали в бак, и каждый что-нибудь доставал. Каждой дохлятине давали название и раскладывали по вёдрам и банкам.
Подошла моя очередь. Заглядывать в бак было противно, я что-то нащупал и потянул. Вытянулся мокрый липкий змей, а может глист. Но он прогнил и оторвался, голова осталась там, внутри. Что делать? Стараясь не вдыхать, я намотал на палец остаток змея... Выяснилось, что какой-то весёлый ихтиандр привязал к моему змею ещё одного — привязал узлом, который у моряков, мне кажется, называется не иначе как «выбленочный». Я тянул долго, казалось, змей никогда не кончится, а тем временем из бака вывалилась и шлёпнулась на пол морская звезда. У неё на брюхе я разглядел рот. Честное пионерское, рот гадины улыбался! От звезды — пятиконечной, бородавчатой, красной — потянуло покойницкой сладковатой вонью...
Тут я невольно и блеванул. Прямо туда, внутрь, в чан с наглядными пособиями, в дорогостоящий «биологический материал». О позор! Занятия зоологического кружка были сорваны... Кое-как меня обтёрли тряпками и под возгласы «Нет, ну какое хулиганство!» вытолкали из Дворца пионеров на свежий воздух Ленинских гор, которые я тут же изблевал от вершин до подножия живописных склонов. (Это, понятно, гипербола, но чего не ляпнешь ради красного словца?) Я умышленно говорю «изблевал». От вида и запаха обитателей морских глубин меня буквально вывернуло наизнанку, так что приставка «из» самая подходящая для данного случая. Пока я добирался домой, то крепился изо всех сил, но всё-таки изблевал эскалатор в метро и сумку ни в чём не повинной пожилой спортсменки-лыжницы.
И тогда и сейчас мне кажется странным сочетание слов «дворец» и «пионеры». Нелепость какая-то. Разве первопроходцам и новаторам подобает собираться в царском тереме? Что они там забыли? Если представить себе выражение «Казарма сибаритов», то тут хоть чувствуется пенитенциарно-оздоровительное начало. Впрочем, может быть, во мне говорит досада, а пионеры и дворцы тут ни при чём.
Некоторое время я не мог ни есть, ни пить. Прав А. С. Пушкин: дух просвещенья готовит нам немало открытий чудных: когда я в очередной раз пришел к однокласснице и увидел книжку «Звери, птицы и гады России», то чуть не изблевал весь девочкин книжный шкаф и кое-каких девочкиных кукол с игрушками. Больше того, в девочкиной квартире попахивало какой-то падалью, чего раньше не было или, по крайней мере, я не замечал. Семья, однако, сидела и уплетала суп. Ошеломлённая школьница не понимала, что со мной происходит, она по-прежнему твердила, что станет ветеринаром и будет меня лечить. Я сторонился, девочка сделалась мне неприятна, я побрезговал бы дотронуться до неё даже лопатой. Продолжать дружить с ней, когда мы вырастем, было бы невозможно. Закон Дарвина чётко сработал в отношении меня как зряшной особи, неприспособленной для любви к животным вообще и к ветеринарам в частности. Девочка совсем забыла о дарвинизме, хотя уже научилась препарировать жаб.
Что же в итоге? Со школьных лет я недолюбливаю морскую живность и особенно гадов России. Не люблю вспоминать пионерские дворцы, костры и клятвы. Терпеть не могу не только Ленинские горы, но и исторический заповедник «Горки Ленинские», в котором я никогда не бывал, по той причине, что название словно бы источает сомнительный запашок несвежего биологического материала. Красная хихикающая звезда, ставшая виновницей моего несчастья, можно сказать, образовала вокруг меня загадочный пятиугольник, состоящий из Спасской башни, Дворца съездов, Ленинской библиотеки, Звёздного бульвара и, конечно же, Мавзолея им. В. И. Ленина — идеологически безжизненного объекта, внутри которого много лет отмокает страшный экспонат. Получив хорошую встряску в зоологическом кружке, я ребёнком, помню, ходил и всё принюхивался к московским достопримечательностям. Вокруг меня сложился какой-то особый, неблаговонный мирок: Порт пяти морей (с их, бр-р-р, обитателями), а в середине Красная площадь, бывая на которой я до сих пор испытываю ползучее ощущение под ложечкой и отворачиваюсь, чтобы не изблевать священные мостовые. Будь я редактор, то посоветовал бы автору удалить последний абзац, да уж больно не хочется резать самого себя, по живому.
Свою целеустремлённую одноклассницу я иногда поминаю не сказать чтобы добрым словом. Это из-за неё я брезгую заниматься дайвингом и даже ходить в лес по грибы. Каждому свое... Иногда я кажусь себе ясновидящим: точно знаю, что девочкины внуки пошли в школу, а дома по-прежнему уютно пахнет водяной нежитью; девочка давно на пенсии, она носит старушечий платок и очки плюс три, она режет капусту скальпелем и кушает лапшу с пинцета, она любит рассказывать внукам увлекательные ветеринарные истории, а когда есть свободная минутка — исцеляет больных беспозвоночных. Вижу, как постаревшая девочка ставит им горчичники, вправляет иглокожим вывихи, заставляет медуз вести активный образ жизни. Почти уверен: у неё до сих пор хранятся «Звери, птицы и гады России» как давнишнее, ненастоящее, нарисованное представление о хрупком мире чистой детской любви.
