Интересное в литературе ⇒ Цитируя писателей

[Франсуа]

Там выше даже киноцитаты были

Я видел. А вдруг Марго считает, что киноцитаты можно, а стихоцитаты всё-таки нельзя!

[Марго]

Во время процесса Тоня своей железной логикой буквально размазывала по стене продажного адвоката с его жалкими аргументами, а судья, пряча глаза, освобождал кровавого рэкетира-рецидивиста, гнобившего пол-Москвы, прямо в зале суда или, если уж совсем деться некуда, давал ему восемь лет условно. А тут еще появились присяжные заседатели, которые в гуманистическом помрачении могли оправдать даже людоеда-извращенца, если в детстве жестокие родители нанесли ему психическую травму, накормив холодцом из ручного поросенка Яши.

(Юрий Поляков. Гипсовый трубач — 2)

[Ваше благородие]

железная логика
размазывала
продажный адвокат
жалкие аргументы
кровавый рэкетир
гуманистическое помрачение
людоед-извращенец
жестокие родители
психическая травма
холодец из ручного поросенка Яши.

Мне кажется, тут явно переборщили со специями. Блюдо несъедобно. Словосочетания, которые должны вызвать у читателя ужас и отвращение, нейтрализуют друг дружку, поскольку им тесновато на таком маленьком пространстве, и в результате нет ни страха, ни отвращения, а делается смешновато. "Ужастик" должен торчать в одиночестве, в окружении нейтральной лексики, только тогда он не затеряется и сработает.

На своём мнении ни в коем случае не настаиваю.

[Марго]

Чтобы делать какие-то выводы, Ваше благородие, надо бы прочитать книжку. Дело в том, что эта цитата взята из рассказа режиссера его соавтору о прокурорше Железной Тоне. Рассказа витиеватого, насыщенного метафорами и прочими выкрутасами (как и все его беседы в романе). Суть же процитированного в том, что в начале девяностых, как говорит режиссер, с стране победившего Добра стало практически невозможно наказывать Зло. Вот отсюда и история с холодцом из Яши.

Согласитесь, пересказывать всю историю мне не было никакого смысла, а процитировала я этот кусочек, от души посмеявшись над изобретательностью Полякова с поросенком (то есть именно, как Вы, ВБ, заметили, "смешноватое") и в надежде повеселить здешний народ. Жаль, что народу оно таковым не показалось. Не повеселился. Да еще и отнесся к моему выбору с недоверием.

Впрочем, в этом ничего удивительного нет: захожу раз в год по обещанию — в сущности, чисто случайно. Так что я не в претензии.

Всем — улыбок и каждодневной радости, хотя бы в малых дозах.

[Ваше благородие]

Чтобы делать какие-то выводы, Ваше благородие, надо бы прочитать книжку.

Выводы были о цитате, а не книжке. Я не собираюсь её читать.

от души посмеявшись над изобретательностью Полякова с поросенком

"Изобретательностью"?

надежде повеселить здешний народ

Здешний народ не умеет читать мысли на расстоянии. Гениалиссимусам пора это понять.

[Сергей Титов]

А. Волков. Волшебник Изумрудного города

Это так, для разнообразия...

[Penguin]

Кто сказал, что Рубина разучилась писать?

Это была лекция о саксофоне

Это была лекция о саксофоне (история создания и исполнительства, всё очень культурно), для детей (!!!), которую Лёшик взялся провести в гостеприимных стенах своего клуба, чьё руководство придумало вести такие вот лекции для будущих своих клиентов и их потомства.

Надежда прискакала туда из парикмахерской, принаряженная, в гранатовых бусах и серьгах, купленных в ювелирной галерее Марианских Лазней… Явилась гораздо раньше назначенного часа, чтобы занять место в первом ряду, и – вдохновлённая, влюблённая в сына: в его кудрявую шевелюру, сощуренные синие глаза, в белые джинсы и белую майку, в мускулистые руки, легко и привычно держащие «сакс», – сидела в большом нетерпении.

И – ах, как блестяще он начал свой рассказ, просто рассыпав перед слушателями (это были дети и родители, бабушки и внуки) яркий мощный, чувственно-округлый музыкальный пассаж!

Затем наступила благодарная и благожелательная тишина.

Лёшик опустил инструмент и негромко проговорил:

– Господь бог бросает поцелуи в пространство: на кого выпадет… Мог ли успешный брюссельский обыватель, трудолюбивый владелец мастерской духовых инструментов Шарль-Жозеф Сакс вообразить, что фамилию его обессмертит один из сыновей, сообразительный и на редкость усердный мальчонка, со временем изменивший простонародное имя Антуан-Жозеф на более изысканное – Адольф?

Надежда млела… Она кожей чувствовала внимание публики, знала, каким образом сын держит это внимание, и наслаждалась: его звучным голосом, непринуждённой повадкой, свободой, с какой он двигался по крошечной сцене, ни минуты не оставаясь в покое и этим как бы иллюстрируя текучую прихотливость звучания инструмента, сверкающего в его руках. На сцене стоял только барный табурет, и время от времени Лёшик присаживался на него боком, откидывался, улыбался, порывисто вскакивал…

– Старший Сакс и сам был далеко не промах: всё же придворный музыкант, он не только ремонтировал и строил духовые инструменты, но и искал и выводил закономерности распределения столба воздуха (вновь инструмент взлетел к губам, новый пассаж распластал публику и улетел под потолок, замирая); это помогало определить с наибольшей точностью сверление отверстий в стволах дудок. Причём – о, прагматик-бельгиец! – он не забывал каждое из двенадцати своих открытий оформлять соответствующим патентом, что приносило небольшой, но стабильный доход.

«Надо заставить его написать и самому начитать цикл лекций о музыкальных инструментах, – думала возбуждённая мать. – Он чертовски много знает, а баритон просто бархатный, бархатный! И, главное – у него замечательный драйв рассказчика! Когда чувствует малейшую усталость слушателей, сразу переключается на инструмент. И это здорово! Интуитивно он сопоставляет и сталкивает слова и мелодию, и мелодией, как рычагом, воздействует на слова…»

– И вот наступило время, когда бывший простецкий Антуан, а ныне элегантный Адольф Сакс решается на небывалое: он полностью пересчитывает акустику старого громоздкого бас-кларнета, придаёт изогнутому раструбу форму чубука с четырьмя клапанами, чем значительно расширяет вниз зловещий регистр шалюмо, а сверху насаживает изогнутую трубку с мундштуком, к которому крепится трость. И – о чудо! – нелепый и громоздкий, но такой искусный инструмент зазвучал намного ярче!

Вновь чистый волнующий звук саксофона прорезал тишину зала, публика зашелестела хлопками, пока неуверенными – можно ли хлопать в середине лекции? Но и не хлопать было невозможно! А голос Лёшика с каждой минутой наполнялся всё более тёплыми обертонами, то звенел, то приглушённо падал, то восторженно поднимался всё выше и замирал где-то там, наверху. «Он прирождённый…!!! – с волнением думала мать, – прирождённый музыкант. Нет – артист! Разве в живописи он слабее себя проявляет?»

– Сакса издавна будоражила мысль: как сгладить разность в силе и тембрах между группами деревянных и медных духовых. А почему бы не создать нечто, до сих пор невиданное: медный духовой инструмент со звукоизвлечением по принципу деревянного, дабы слились воедино узко звучащая группа «дерева» и мощная, прорезающая оркестр группа «меди»!

Дальше он разошёлся и даже разгулялся, демонстрируя то верха, то низы, то прогуливаясь по всем регистрам; то замедляя и останавливаясь на продлённой тоскующей ноте, то вприпрыжку пробегая вверх и вниз этажи длинной звуковой лестницы. И после того как опустил инструмент, зал уже решительно зааплодировал лектору. Надежда хлопала со всеми как безумная. Это был час её личного триумфа!

– Мир действительно до сих пор не слышал подобного: мощный, чувственно-округлый тембр, абсолютно ровные, выливающиеся друг из друга регистры – куда там кларнету! А верхние звуки, выдуваемые почти без усилий! А удобство игры: ни одного отверстия, всё прикрыто двадцатью клапанами. Это массивное, сверкающее металлом сооружение стало легче, чем обычный большой кларнет! – Лёшик воздел саксофон и потряс им над головой. Блеснул металл под лампами. У Надежды не было сомнений, что завтра очередь желающих обучаться на саксофоне выстроится к Лёшику с самого утра.

Он успокоил ладонью зал, присел на барный табурет и долго рассматривал саксофон в своих руках, поворачивая так и сяк, словно увидел его впервые. Держал паузу… Публика ждала как миленькая.

– Адольф Сакс запатентовал своё достижение в 1846 году, – наконец проговорил Лёшик, подняв голову. – Кто схватился за новый инструмент? Конечно же, падкие на всё оригинальное композиторы-французы. Бог искусства оркестровки – Гектор Берлиоз – уделил ему немало лестных страниц в своём знаменитом «Большом трактате об инструментовке». Под мрачный плач саксофона в бурю тосковала о Вертере осиротевшая Шарлотта у Массне (Лёшик поднёс инструмент к губам, и тот зашёлся в безутешной мольбе). В сюите Бизе к драме «Арлезианка» млел под саксофон от любви к невесте робкий юноша Фредери… (вновь изысканное очарование мелодии тревожит и ласкает наш слух). Кудесник Равель, оркеструя томительно-чувственное однообразие вариаций «Болеро», саксофонов не пожалел – их там целых три! И наконец: богоданная «Ромео и Джульетта» Прокофьева, где тема любви извивается волшебно-гибкой змеёй…

«Когда? – думала Надежда. – Когда он умудрился так блестяще подготовиться к этой лекции, ведь он только три дня назад походя сообщил об этой идее. Талант, сука, талант! – горестно подумала Надежда. – Папанин талант, – сука, сука!»

– И всё же, и всё же… – тихо, совсем тихо проговорил её талантливый сын. – Нет! В упоительно-разнообразное сплетение тембров группы деревянных симфонического оркестра саксофон не вписался: уж слишком ярким, слишком специ-фичным оказался звук гениального изобретения мастера Сакса! – Он приблизился к кромке сцены, оглядел публику – пристально и торжествующе. Увидел мать в первом ряду (он близорук) и подмигнул. Вскинул обе руки: – Подлинное время этого чудо-инструмента наступило в двадцатом столетии, когда – перекочевав через океан! – этот сверкающий металлом монстр попал в руки и уста американских негров!!!

Тут зазвучала всем известная мелодия из мюзикла «Хеллоу, Долли!» – и зал взорвался аплодисментами, настраиваясь на джазовые и блюзовые примеры и надеясь, что музыкальные вставки в этой части рассказа окажутся более длитель-ными.

И слушатели не ошиблись. Примерно с этой минуты Лёшик, с растрепавшимися по лбу и глазам кудрями, принялся даже и не говорить, а выкрикивать полуфразы между громкоголосыми фонтанными выплесками саксофона. И поначалу это выглядело выигрышным контрастом слегка академическому исполнению музыки в первой половине лекции.

– Только в их устах инструмент зазвучал чарующе разнообразно – от причудливых шлепков языка по трости до истерично-виртуозного альтиссимо, от пианиссимо в изысканных импровизациях на темы спиричуэлс до… (вопли и режущие пассажи нот высокого регистра)…

– Только великому созвездию чернокожих виртуозов импровизации!!! Оказалось под силу!!! (хрип и стон, и вопли, вопли, режущие ухо) продемонстрировать миру конгениальность саксофона и всей джазовой музыки!!!

У Надежды заложило уши. Одуревшая, она сидела в первом ряду, не понимая – что это, к чему, зачем он это… ну, есть же и джазовые прекрасные певучие… блюзовые… оой, какой ужас…

Саксофон Лёшика продолжал наяривать на фортиссимо пронзительные режущие, словно для звуковой пытки, выхлопы. Несколько родителей с детьми или бабушек с внуками поднялись и стали выбираться из зала. Эти, подумала Надежда, провожая глазами убегающих, эти вряд ли завтра выстроятся в очередь на учёбу.

А Лёшик, как бесноватый, изгибался, скакал, мотался по сцене с хрипящим саксофоном в руках, будто напрочь и вдруг лишился способности на нём играть и сейчас только выдувал и выдувал те звуки, что подворачивались под пальцы. Скрючивался в три погибели, прилаживая саксофон между ногами, что выглядело ужасно непристойно.

– Вот оно!!! – кричал он, отрываясь на мгновение от инструмента. – Вот они, нечеловеческие вопли изнасилованного!!! Экстаз музыканта, бьющего по ушам!!! Струя спермы самца гориллы, мастурбирующего в лицо посетителям зоопарка!!!

Посетители зоопарка быстро покидали помещение клуба… Надежда тоже поднялась и скорым шагом, суетливо перебирая содержимое внутри сумки (искала ключи от машины), удалялась прочь от этого самца гориллы. Это был её сын, любимый сын, в которого ухнула она все молодые годы, каждую копейку, заработанную зверским трудом, а также преданность и одиночество. Одиночество и преданность принесла она на блюдечке этому самцу гориллы…

По пути домой не отвечала на его звонки – потому, что вела машину, и потому, что не хотела слышать его голоса. Но, войдя в дом, вынуждена была ответить: он набирал её номер каждые пять минут. Когда наконец она ответила, спросил:

– Ну как? – задыхаясь и торжествуя, будто всего секунду назад завершил свою лекцию.

– Ну зачем ты! – проговорила она горько и внятно. – К чему ты всё это сделал… вот так.

– Как? – оживлённо уточнил он. Кажется, в его голосе ничего, кроме любопытства, и не -было.

– Вот эта сперма гориллы… струя и так далее в лицо зоопарку. И вообще, вся эта… подлость посреди прекрасной лекции!

Он расхохотался:

– Ма-а-ать, да ты что! Чем тебя не устраивает сперма? Это же самое главное! – проговорил в точности как та девушка в ресторане, что заказывала сладкое. – А если я не интересуюсь, от чьей именно спермы ты меня родила, это ещё не значит, что мне запрещено произносить сие сакральное слово.

Ей в тысячный раз захотелось сказать: «Я тебя не рожала» – точно так же, как ей этого хотелось в его четыре годика, когда на её отказ купить двести восемнадцатую машинку он восклицал: «Зачем ты меня родила?! Чтобы я страдал?!» – Говорить начал рано и сразу очень бойко, и чуть ли не с рождения был виртуозом-манипулятором.

– Ну, понятно, – отозвалась она устало. – Весь этот зоопарк предназначался мне и только мне.

Вспомнила, как прекрасно начинал он лекцию. Всё продумал, сукин сын!

– Конечно! А кому же ещё! – засмеялся Лёшик, видимо, жуть какой довольный. – А ты думала – кому, этому пенсионерскому клубу?

И пока она боролась с желанием бросить трубку, сам же её и бросил – на ближайшие два месяца.

(Дина Рубина
"Наполеонов обоз")

[Джонни]

А кто сказал, что научилась? (Не прикалываюсь. По существу.)

[Penguin]

По-моему, Рубина с этим умением родилась.
Впрочем, я сужу по своим читательским ощущениям: "нравится-не нравится". Высшая оценка - "не оторваться".
Так вот, последние романы Рубиной не скажу, что не нравятся. Нравятся, но отрываюсь я от них легко.

[Джонни]

"Я люблю смотреть, как умирают дети"... В. Маяковский.
Мне не нравятся дети, рождённые с мечом в попе, или с пальцем или с мячом в зубах/руках, с куском мяса, изначально умеющие пИсАть, кАкать на место и загребать/закапывать, говорить, слушать/гнобить, с перьём ет цетерА. Точнее, не нравюця совсем.
По рождению/роду писающие-какающие самыми разными способами. ИЗНАЧЯЛЬНА родовыми, по рождению (нарушение логики/речи/орфографии).
Впрочем, сей изврат суть реакция на "почерк", "врождённую грамотность" и на прочие далеко неблагоглупости.

[Ваше благородие]

не нравюця совсем.

На белом сугробе желтело несколько строчек —
Мальчик напи́сал, как будто водя пером.
Врождённая грамотность и разборчивый почерк
Мне не нравюца. Лучше бы умер он.

[Gapon]

- Вы уверены, что это был мальчишка?
Каллиграфия, кажись, девчачья "фишка"...

[Penguin]

Джонни, если я правильно поняла ваше сообщение (в чем совсем не уверена), то человек, не окончивший литинститут, не может быть писателем. А?

[Сергей Титов]

Ого! Монгол появился, это радует.
Даже очень.

[Франсуа]

Penguin, стоит ли тратить умственные усилия на Джонни? Есть немало вещей, стараться понять которые смысл есть.

[Сергей Титов]

Почему-то Джонни не отвечает...

[Penguin]

Почему-то Джонни не отвечает...

Обиделось...

[Gapon]

Вежливо: обиделись!

[Завада]

"Я люблю смотреть, как умирают дети"... В. Маяковский.

[Франсуа]

Реагируя на удаление моего поста модератором, попытался понять, в каком смысле Джонни всё это написа́ло. И понял, что понимание Джонни точно не стоит затраченного труда.