Мобильная версия
«Милый дедушка Антон Павлович! — писал он. — И пишу тебе письмо. Поздравляю вас с Днём независимости РФ и желаю новых демократических преобразований. Нету у меня ни отца, ни маменьки, только ты у меня один остался».
Ванька перевел глаза на тёмное окно, в котором мелькало отражение его свечки, и живо вообразил себе своего деда Антона Павловича, служащего земским врачом в подмосковном Мелихове. Это высокий, худощавый, но необыкновенно мягкий, грустноватый интеллигент с бородкой, в пенсне и с трезвыми глазами. Днем он не спит в гамаке и не ругается с прислугой, как колорадские, а лечит мужиков. Ночью же, угнездившись в кресле, листает свою «Записную книжку». Теперь, наверно, прихворнувший дед стоит на ялтинской набережной, щурит глаза на ярко-синие морские волны и, помахивая тростью, беседует с приютскими чахоточными. Его стетоскоп торчит из нагрудного кармана сюртука.
Ванька вздохнул, умокнул губу в сткляницу с кока-колой и продолжал писать:
«А вчерась мне была выволочка. Гад янки выволок меня за волосья на двор и отчесал бейсбольной клюшкой за то, что я по нечаянности намусорил шелухой от семечек на уроке физкультуры. Ниггеры надо мной насмехаются, посылают в паб за вискарём, и велят красть у хозяев кукурузу, а хозяин бьёт чем попадя. А еды нету никакой. Утром дают fastfood, в обед тоже и к вечеру опять пакость какую-то, а чтоб индейку или окорочков, то хозяева сами трескают. А спать мне велят в гараже, под лексусом, будь он проклят. Милый дедушка, сделай Божецкую милость, возьми меня отсюда домой, нету никакой моей возможности. Увези меня отсюда, а то помру...To be dead me, милый дед!»
Ванька покривил рот, потер своим черным кулаком глаза и всхлипнул.
«Я буду тебе коноплю ростить, — продолжал он, — на банджо тренькать, а если что, то секи меня, как сидорову козу. А ежели думаешь, должности мне нету, то хочешь, я буду для тебя селёдку в море ловить, а ты меня ейной мордой в харю тыкать? Дедушка милый, нету никакой возможности, просто смерть одна. Хотел было пешком бежать, да мокасинов нету, змей боюсь. Блюю всю дорогу. А когда вырасту большой, то за это самое буду тебя кормить и в обиду судебным приставам не дам, а помрёшь, добуду из собеса тебе «похоронные».
«А Колорадо штат большой. Дома всё господские и лошадей много, а овец нету и собаки не злые. Копы тут со звездой ходят, и которые в штанах на нудистский пляж не пущают. Везде сплошь одна прослушка, никакой личной жизни. И от русских туристов спасу нет. Милый дедушка, а когда будет Ёлка в Кремле с гостинцами, возьми мне шоколадный Ё-мобиль, скажи, для Ваньки, и в ломбарде спрячь».
Ванька судорожно вздохнул и опять уставился на окно. Ему припомнилось, как дед, закуривая папиросу, посмеивается над простоватым Ванюшкой: «В человеке всё должно быть прекрасно: и прикид, и хлебальник, и тараканы в голове»… Веселое было время! И дед крякал, и южное солнце крякало, а глядя на них, и Ванька крякал.
«Приезжай, милый дедушка, — продолжал Ванька, — лучше всего не напрямки, а чрез Сахалин, да возьми меня отседа. Пожалей ты меня сироту несчастную, please, а то меня все достали и застрелить кого-нибудь страсть хочется, а скука такая, что и сказать нельзя, всё плачу. Пропащая моя жизнь, хуже собаки всякой... Лабрадора моего никому не отдавай. Остаюсь, your внук Иван Жуков, милый дедушка приезжай».
Ванька свернул вчетверо исписанный лист и вложил его в конверт, купленный накануне у турок… Поразмышляв о предлогах, грамотей Ванька решительно написал адрес:
В Украину, дедушке,
Потом почесался, подумал и прибавил: с пиндосского колледжу.
Довольный тем, что негры не помешали ему писать, он напялил бейсболку, повязал скаутский галстук и, добежав до первого почтового ящика, сунул драгоценное письмо в щель... Убаюканный сладкими надеждами, он час спустя крепко спал. Ему снился курортный город, и дед в пенсне и с бородкой, который прогуливается у моря и, усмехаясь, читает письмо. Около деда ходит Лабрадор и вертит хвостом...
Спасибо, H_N, у Вас отменная память!
